— И я тоже, — сказал мистер Фламмери. — Но где?.. И когда?.. Тра-та-та-та-а-рам, тра-та-та-та-а-рам, — стал он невольно подтягивать. И вспомнил. — Боже, да ведь это четырнадцатый псалом!.. Ну конечно, четырнадцатый псалом! Но как они перевирают мотив! Язычники нечестивые! Линчевать их за это мало!
— В самом деле, псалом, — не сразу согласился с ним Цератод. — Они идут к нам с пением псалмов. Это вполне мирная демонстрация.
— Ну, это еще как сказать, — усмехнулся Фламмери. — Можно прийти с псалмами на устах и с мечом под плащом.
— Люди на низшей ступени цивилизации никогда до этого не додумаются, — строго возразил Цератод. — Впрочем, минут через двадцать мы с вами сможем это проверить на деле…
Не прекращая петь и бить в барабаны, толпа стала вброд, с камешка на камешек, перебираться через речку.
Но когда уже, по крайней мере, треть толпы благополучно переправилась и потянулась вверх по тропинке, то и дело пропадая за крутыми поворотами, шествие вдруг остановилось. Люди, приставив ладони козырьками к глазам, стали смотреть в сторону деревни, а потом с криками бросились обратно. Только теперь наблюдавшие с площадки отвлеклись от живописного зрелища торжественной процессии и заметили над деревней высокую и все более темневшую стену дыма, выплескивавшегося через живую пальмовую ограду. Деревня горела.
— Смотрите, смотрите! — воскликнул Фламмери, протягивая Егорычеву бинокль Фремденгута. — Да не туда! Вон туда смотрите!
Из густой чащи, скрывавшей на юго-западном склоне котловины горное селение, высыпало и помчалось в сторону горевшей деревни около сотни мужчин, размахивавших каменными топорами и еще какими-то длинными жердями, которые на таком далеком расстоянии можно было с одинаковой степенью достоверности принять и за копья и за какое-нибудь другое, неизвестное еще европейцам оружие. Они бежали с необыкновенной легкостью, перепрыгивая через встречавшиеся препятствия с изяществом и стремительностью коренных горцев, и что-то кричали.
— Они бегут грабить горящую деревню! — жарко проговорил Фламмери, почему-то переходя на шепот. — Боже мой, всюду войны, всюду войны!
В этом восклицании можно было расслышать не только лицемерную горечь за печальную судьбу человечества, но и плохо скрытое удовлетворение человека, который заполучил последнее недостававшее звено для того, чтобы окончательно утвердиться в выведенном им и жизненно ему необходимом законе.
— Положение довольно типическое, — согласился с мистером Фламмери Цератод, тщательно рассмотрев в бинокль обе группы, изо всех сил бежавшие к горевшей деревне. — Человек человеку — волк. Всюду одно и то же… Люди бегут воспользоваться бедой своих соседей! Так было, так будет, пока существует человечество.
У Егорычева было что возразить обоим джентльменам, но он решил промолчать.
— Давайте сюда бинокль! — все тем же жарким шепотом проговорил Фламмери, буквально вырывая его из рук Цератода. Он испытывал азарт и восторг, которые до того переживал только однажды, в Мексику, во время боя быков, наблюдая, тоже в безопасности, как отчаявшееся и полное предсмертной ярости животное подняло на рога незадачливого тореадора и тут же упало, насмерть пораженное подоспевшим пикадором. — Они уже приближаются!.. Сейчас начнется бой дикарей!.. О, киношники дали бы сто тысяч долларов за такие первоклассные кадры!
Но вопреки столь уверенным предсказаниям мистера Фламмери никакого боя не произошло. Вбежав в горящую деревню почти одновременно с северной и южной ее окраин, островитяне исчезли из поля наблюдения.
— Бой у горящих хижин! — с чувством произнес Фламмери. — Дикари, пронзенные копьями и разбивающие друг дружке черепа!.. Джентльмены, я отдал бы две недели своей жизни, чтобы полюбоваться таким аттракционом! А вы? — обратился он к Егорычеву, который за все время пожара не проронил ни слова. — Неужели вам не хотелось бы хоть на несколько минут очутиться в этой деревне?
— Очень! — сказал Егорычев. — Кстати, почему это вы уверены, что те, с топорами, побежали грабить горящую деревню, а не помогать тушить пожар?
— Вы не знаете дикарей, сэр, — осклабился мистер Фламмери.
— А мне кажется, что вы не знаете людей, — холодно возразил Егорычев.
Трудно было найти более подходящий момент для того, чтобы доказать островитянам свое доброе отношение, чем именно сейчас. Для этого нужно было бы только принять участие в тушении пожара. Но деликатное положение «мужик, волк, коза и капуста» все еще не было разрешено, и ни Егорычеву, ни Смиту ни в коем случае нельзя было еще отлучаться с площадки. Впрочем, через несколько минут Егорычев получил возможность убедиться, что он не успел бы добежать и до подножия перемычки, как пожар пошел на убыль. Сначала исчезли бледные языки пламени, потом взметнулось над пальмами несколько густых шапок дыма (это, очевидно, обрушились горевшие хижины), и, медленно растаяв на фоне белого, раскаленного полуденным солнцем неба, они превратились немного погодя в тоненькие струйки дыма. Минут через десять ничего, кроме обуглившихся крон нескольких пальм, не говорило о несчастье, поразившем деревню. А еще через четверть часа на южной ее окраине показались кучки усталых людей, медленно направлявшихся в сторону горной деревушки. Пройдя примерно полпути, они останавливались, делились на две группки, из которых одна, большая, продолжала свой путь в горы, а другая, состоявшая, очевидно, из провожающих, спешила обратно к пожарищу, где погорельцев ждали неотложные дела.