Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова) - Страница 67

— Он слишком мал, чтобы делить его на две половины! — перебил Егорычева Мообс.

— А я и не считаю, что его нужно делить на две половины, ни на три, четыре, или сколько там угодно частей. Я вообще полагаю, что делить его не к чему… Был такой писатель. Его звали Сервантес. Он написал «Дон-Кихота»…

— Уж не будете ли вы пересказывать нам содержание этого фильма? — снова перебил Егорычева Мообс, подбодренный кислым выражением лица своего покровителя.

— Не мешайте оратору! — одернул его Фламмери. — Где вы воспитывались?..

— Сервантес не то семь, не то десять лет был рабом у мавров. Значит ли это, что… Впрочем, зачем ходить так далеко! Мой прадед был рабом, крепостным графов Шереметьевых…

Фламмери не смог скрыть, что это известие его сильно покоробило.

Смит посмотрел на Егорычева с живейшим любопытством.

«Прекрасная деталь для моей будущей книги! Правнук раба — советский морской офицер! — подумал Мообс. — Эту деталь можно будет отлично обыграть!»

— Где-то за границей, чуть ли не в Лондоне, доживает свои дни в качестве тапера в публичном доме один из последних Шереметьевых. Значит ли это, что он имеет основания предъявить права собственника на меня и на моих детей? (Егорычев собирался обзавестись детьми, лишь только кончится война.)

— Мы уклоняемся от темы, мистер Егорычев, — заметил Цератод.

— Нисколько.

— Крепостное право давно отменено в России, и, следовательно, всякие претензии, основанные на этом отмененном праве, лишены каких бы то ни было оснований.

— А разве рабство не отменено в Соединенных Штатах и Соединенном королевстве?

— Вы страшно упрощаете, — сказал Фламмери.

— Вот именно, — поддержал его Мообс.

— Сразу видно, что у капитан-лейтенанта Егорычева нет навыков дипломатической деятельности, — тонко улыбнулся Цератод.

— Очень может быть. Я на них и не претендую. Зато у меня имеются серьезные навыки в справедливости и здравом смысле.

— Мне грустно отмечать это, но капитан-лейтенант Егорычев, кажется, начинает горячиться, — снова улыбнулся Цератод.

— Нисколько. Итак, будем считать, что раз рабство отменено и официально, по крайней мере в его неприкрытой форме, преследуется законом и в Англии и в Америке, то незаконны и самые ссылки на то, откуда бежали, если действительно бежали, предки современного населения острова. Имеются ли какие-нибудь другие, более реальные, я уже не говорю более законные, доказательства принадлежности острова Америке, Англии или другой державе? Ровным счетом никаких. Остров не иголка. Его не потеряешь. На географических картах в нынешние времена отмечаются острова куда мельче нашего. Остров Разочарования на картах не значится.

— Нужно быть реальными политиками, сэр! — не выдержал Фламмери. — Есть остров, не отмеченный на карте и занятый представителями цивилизованных стран. Если у него нет государственной принадлежности, наше дело определить ее.

— Даже остановившиеся часы дважды в сутки показывают правильное время, — усмехнулся Егорычев. — Сегодня майор Цератод высказал мысль, под которой я обеими руками подписываюсь: Он сказал примерно следующее: «Прежде всего нам надлежало бы установить, не делим ли мы собственность, которая уже давно имеет хозяина». Я правильно передаю вашу мысль, мистер Цератод?

— Что-то в этом роде, — буркнул Цератод.

— И не сказали ли вы, что позволяете себе обратить наше внимание на местное негритянское население?

— Что-то в этом роде, — снова буркнул Цератод. — Только вы лишаете мою мысль развития.

— Наоборот, я очищаю ее от бездоказательной и неправомерной шелухи и сохраняю ее рациональное зерно. У острова есть единственный и законный хозяин. Это его население.

— Оно не способно к самостоятельной политической жизни! — перебил его Цератод. — Это ясно любому нетенденциозному человеку.

— Считайте меня, если вам угодно, тенденциозным…

— Коммунисты все тенденциозны! — крикнул Мообс и впервые за всю дискуссию удостоился благосклонной улыбки мистера Фламмери.

— …Считайте меня хоть тысячу раз тенденциозным, но я все же не пойму, почему народ, самостоятельно просуществовавший, по всей вероятности, весьма значительное время без всяких заморских наставников, вдруг оказывается неспособным к самостоятельной политической жизни, и почему он оказывается в таком беспомощном состоянии, лишь только по соседству с ним оказываются один или несколько американских, или английских джентльменов, склонных округлить колониальные владения их государств.

Фламмери вне себя от негодования вскочил на ноги.

— Вы материалист, сэр! Вас научили видеть в поступках других лишь корыстные побуждения. И это вам всегда будет мешать в жизни, сэр!

— Следует ли это мне понимать в том смысле, что вы печетесь прежде всего о пользе ближних?

— Разве я давал вам, мистер Егорычев, основания предполагать обратное?

— Так почему бы вам не осведомиться у самих ближних, нуждаются ли они в вашем служении, пусть даже и бескорыстном?

— Что ж, не исключено, что и спросим, — ответил Фламмери и вдруг, совершенно успокоившись, опять полуприлег на высокую и душистую траву.

Снова вступил в бой Цератод:

— Очень трудно обсуждать серьезные вопросы с человеком, которого с детства воспитывали в материалистическом духе…

— Не помню где, кажется в какой-то английской книге, я читал, что есть идеалисты, которые идеализируют только реально существующее, и есть материалисты, которые реализуют идеальное, — прервал его Егорычев.