Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова) - Страница 90

— Отложим деловые разговоры на потом, — наставительно отозвался Фламмери, освободив наконец руку исстрадавшегося Мообса от своей миски и опуская в нее большую нежно-розовую раковину с затупленными краями. — Не будем забывать, что мы в гостях, пусть и у негров. И вообще, что касается нашего второго путешествия на плоту…

Не закончив фразы, он целиком переключился на еду.

Егорычев пожал плечами, но разговора продолжать не стал. Ему интересно было узнать, что находилось в пакете, за которым мальчик бегал на Священную лужайку к своему белому однофамильцу.

«Очевидно, новая подачка этим прохвостам Гильденстерну и Розенкранцу (ишь как они умильно смотрят на Фламмери!). Что-то он слишком уж с ними заигрывает. Придется еще сегодня уточнить этот вопрос», — решил Егорычев и стал доедать довольно приятное, чуть излишне кисловатое варево.

Когда с похлебкой было покончено, а на это потребовалось не больше трех-пяти минут, были вскрыты ямы, в которых на раскаленных камнях жарились аккуратно завернутые в пальмовые листья куски мяса. Аппетитный Запах похлебки сменился не менее манящим запахом жаркого. Теперь приступили к раздаче жареного и вареного мяса. Его рвали на части руками, и это опять-таки было правом и обязанностью старейшин. Один ловким и сильным движением раздирал Мясо, другой подставлял банановый лист, третий передавал мясо участнику обеда.

Но выкликал по-прежнему Гамлет Браун. Он это делал тщательно и с удовольствием. Каждый раз, вызвав к столу нового участника, он широко улыбался, и только тогда можно было в нем узнать прежнего, привычного Гамлета. Несколько белых и красных черт, которыми он украсил свое веселое и открытое лицо, настолько изменили его облик, что никто из белых гостей не смог его опознать. Это доставило нашему доброму малому самое искреннее наслаждение. Когда Егорычев, например, у него же осведомился, где Гамлет Браун, Гамлет от полноты чувств захлопал в ладоши, долго смеялся и, убедившись, что симпатичный молодой белый с желтой бородкой наконец узнал его, обнял и хлопнул Егорычева по спине. Он был попросту счастлив. Если его не узнал этот могущественный и мудрый человек, то куда уж какому-нибудь злому духу!

Егорычев был не на шутку увлечен тем, что совершалось вокруг него: он присутствовал на пиру людей каменного века! Сколько ученых (обычные смертные уже не в счет!) отдали бы год жизни, чтобы очутиться здесь на месте Егорычева! Какой поистине неоценимый клад представляло это зрелище для этнографа, историка общественных форм, историка материальной культуры, писателя, вообще культурного и любознательного человека!

Зато остальные белые гости не испытывали ничего, кроме чувства собственного превосходства и великолепного презрения к небогатому дикарскому комфорту. Правда, это не помешало им принять самое деятельное участие в обеде.

После мяса была подана рыба, а за нею десерт — нечто вроде холодного пудинга из мякоти кокосового ореха, очень спелых, темно-коричневых бананов и кисловатых оранжевых ягодок с мелкими, как у смородины, зернышками, которые островитяне называли козьими глазками. Обильно посыпанное творогом и политое кокосовым молоком, это довольно терпкое блюдо возбуждало жажду. Жажду утоляли из суповых мисок кислым, слегка пенистым хмельным напитком, по цвету и вкусу отдаленно напоминавшим кумыс. Недостатка в нем не было, островитяне дружно воздали ему должное, и вскоре площадка огласилась веселым гомоном подвыпивших людей. Несколько молодых парней побежали к кострам, которые уже успели покрыться серыми хлопьями мохнатого пепла, пододвинули недогоревшие остатки бревен, быстро раздули тлевшие угли, и лужайка озарилась неверным светом оживших костров. От деревьев, от людей, от копий, прислоненных к деревьям, от барабанов, походивших в полумраке на задремавших непомерно толстых и коротких крокодилов, пошли по траве длинные, живые, фантастические тени.

Солнце упало за почерневший океан, небо украсилось звездами, наступила ночь. Был на исходе седьмой час. Но в программе еще оставались песни, а после песен — воинственные пляски, без которых пиршество теряло бы всякое значение.

Вот Гамлет Браун многозначительно прокашлялся. Галдеж замолк. Островитяне тоже прокашлялись, приготовились к пению.

Духовный пастырь, он же колдун Нового Вифлеема, поднял руку, приглашая к тишине. Это был кряжистый старый человек с неглупым морщинистым лицом. С его крепкой шеи свисал на тоненьком, унизанном козьими зубами шнуре небольшой деревянный крест. Поредевшая, тщательно взбитая шевелюра была утыкана доброй полусотней разнокалиберных и разноцветных перьев. Но главным отличием колдуна от его паствы были значительно удлиненные серые трусы, щедро расписанные магическими фигурами птиц, солнца, месяца, людей и рыб. Они были перевязаны сантиметрах в десяти ниже колен широкими розовыми лентами, полученными в бескорыстный дар еще от барона фон Фремденгута. Несмотря на обильное возлияние, преподобный отец Джемс держался на редкость прямо, что можно было в равной степени объяснить и сознанием ответственности, лежавшей на нем, как духовном лице, и немалой его закаленностью в питии.

— Дети мои! — возгласил он. — Люди Нового Вифлеема и люди Доброй Надежды! Прежде всего возблагодарим всевышнего за то, что дождь не нарушил нашей трапезы, а также за то, что козлята были вкусны и дали отличный навар!

Нестерпимо фальшивя, островитяне дружно грянули гимн трехсотлетней давности.

— Боже, как они врут! — прошептал в великой душевной скорби Фламмери, считавший музыкальные переговоры с небом своей стихией и второй после биржевых операций специальностью. — Они поют как язычники!.. Друг мой, мистер Цератод, ради всевышнего, ради всего святого, остановите это кощунство!