Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова) - Страница 86

Нет, мальчик из Нового Вифлеема не был хвастунишкой.

Только заглох вдали частый топот его ног, как вернулся Егорычев, на сей раз без Гамлета. Гамлет пошел принарядиться к празднеству.

Егорычев остался с Цератодом и американцами. Но Фламмери кашлянул, и оба его достойных сподвижника, словно по команде, заинтересовались высившимся в дальнем углу деревни крупным ветвистым деревом, усыпанным густыми соцветиями золотисто-желтых цветов. Они с похвальной поспешностью направились к нему, оставив Егорычева с глазу на глаз с Фламмери.

— Дорогой Егорычев, — промолвил американец с редкостной задушевностью, — давайте присядем и потолкуем!

Они уселись в холодке, на груде сухих бамбуковых жердей, звеневших, точно они были из кости.

— Дорогой друг, — продолжал Фламмери, — вы позволите мне поговорить с вами, как мужчина с мужчиной, вернее, как деловой мужчина с деловым мужчиной?

— Пожалуйста, — сказал Егорычев, — буду рад.

— Нужно ли мне говорить вам, дорогой Егорычев, что я вас искренне полюбил? — начал в приподнятом тоне Фламмери.

Егорычев отрицательно мотнул головой и улыбнулся. Это в равной степени можно было принять и за уверенность в любви Фламмери и как глубочайшее отрицание самой возможности любви к нему со стороны этого благочестивого джентльмена. Мистер Фламмери предпочел первое толкование.

— Не буду утверждать, что это произошло в первую же минуту нашего знакомства. Но прошло несколько дней, и я убедился, что вы, Егорычев, отличный парень, храбрый, толковый, энергичный, образованный и порядочный молодой человек. Я уже не говорю о вашем ровеснике Мообсе, вы даже мистеру Цератоду, которого я тоже бесконечно ценю и уважаю, можете дать сто очков вперед…

Егорычев с шутливой благодарностью прижал руку к груди:

— Вы не боитесь испортить меня такими похвалами?

— Нет, не. боюсь! — отвечал бесстрашный капитан санитарной службы. — Вы не такой человек, которого можно испортить похвалой! И мне чертовски жаль, что между нами вспыхивают дурацкие перепалки. Они происходят из-за пустячных обмолвок и не должны быть поводом для ссоры между товарищами по оружию…

Он подождал, рассчитывая, что Егорычев что-нибудь скажет. Но Егорычев промолчал. Ему не было ясно, куда клонит эта старая лиса. В одном он был уверен: готовится какая-то пакость.

Голос Фламмери' журчал, как ласковый ручеек, но кто знает, какие острые камни и илистые ямы таились на его дне.

— Я долго размышлял, что мешает нам жить в добром согласии, и я пришел к выводу, что все это основано на нелепейшем недоразумении.

Фламмери придвинулся поближе к Егорычеву и, хотя поблизости никого не было, перешел на доверительный шепот:

— Мне кажется, что вы, мой дорогой и славный друг, ведете себя здесь, на острове, так, словно за вами неустанно следят ваши начальники из партячейки. (Довольный своей глубокой осведомленностью, Фламмери позволил себе щегольнуть настоящим русским словечком, и Егорычев даже не сразу разобрался, что это за слово.) Можете быть уверены, что здесь нет ни ваших начальников из партячейки, ни переодетых детективов из Гепеу. Уверяю вас, ни я, ни наши друзья Цератод и Мообс никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не расскажут о вашем поведении, каким бы оно ни было. Мы воспитаны в духе глубокого уважения ко всякому проявлению человеческого интеллекта, ибо кто, как не сам человек, знает, что ему в данный момент выгодней. Человек имеет право, и это его священнейшее право, — при этих словах Фламмери, как истый пророк, поднял над своей головой указательный палец правой руки, — я повторяю, священнейшее право уточнять, совершенствовать, а если нужно, и изменять в корне свои убеждения, раз он нашел лучшие перспективы для своего душевного спокойствия, для благополучия и благоденствия собственного и своих ближних (я говорю о ближних не в общехристианском, а семейном смысле этого слова). Надеюсь, я выражаюсь достаточно понятно?

— Вполне понятно, — подтвердил Егорычев и несколько отодвинулся от Фламмери.

— Ну вот, видите, — сказал Фламмери и снова придвинулся к Егорычеву. — Теперь идем дальше. Наши страны воюют против общего врага и во имя общей цели, не правда ли?

— Надеюсь, — сказал Егорычев.

— Так не все ли нам в таком случае равно, какой флаг развевается в этом сражении над нашей головой?

— Над моей или вашей?

— В данном случае над вашей. Вы меня уже неплохо знаете, Егорычев, и вы знаете, что не в моих правилах скрывать свои мысли, не в моих правилах лицемерить. Я предлагаю вам продолжать свою борьбу за демократию и против тоталитаризма под флагом величайшей из демократий, под звездным флагом Соединенных Штатов Америки.

— Разве вам не все равно, какой флаг развевается в этом сражении над моей головой? — спросил Егорычев.

— Конечно, не все равно. Совсем не все равно! Потому что я думаю и о вашей пользе и о благе России, которую мы оба любим!..

Егорычев с нескрываемым любопытством посмотрел прямо в глаза Фламмери. Фламмери выдержал этот взгляд с голубиной кротостью.

«Неужели он считает меня таким младенцем? — подумал Егорычев. — Черт знает, какое нелепое положение! Дать ему по физиономии? Глупо! С этого торгаша все как с гуся вода. Он недостоин того, чтобы честный советский человек на него обижался… Спокойней, Костя! Послушай, что будет он говорить тебе, и пусть он выговорится до конца… Интересно, как он будет меня соблазнять… Вот уж никогда не думал, что мне будут делать такое предложение и что я не изобью вербовщика!»